Михаил Волков - На румбе — Полярная звезда
— Иди, иди, заяц, дядя не будет стрелять, он добрый.
Секрет безболезненного укола Егорыч объясняет мне так:
— Страшен не укол, а ожидание его. Сам он — пустяк, комар больнее жалит. А с присказкой любой укольчик сойдет за милую душу. Хотите на вас продемонстрирую?
Я, конечно, не хочу, но интересно.
— Давайте, Егорыч, только разве что-нибудь полезное.
— А как же, только полезное и ничего другого.
Он еще что-то говорит второстепенное, про секретный флакон с чудодейственным средством в его аптечке и, пока я интересуюсь этим флаконом, вкатывает мне какой-то витамин, с блеском подтверждая свою теорию, потому что боли я не ощущаю.
— А что же вы не стали меня уговаривать, как Кулишкина?
— Люди разные, и подход к ним тоже должен быть соответствующий.
Не думаю, что всю эту науку давали ему в академии. Он просто носил ее в душе, как талант. Но не сразу пришло к нему это искусство. Это сейчас он майор, ветеран корабля. А восемь лет назад юным лейтенантом прибыл на подводную лодку. Через полгода он сделал первую операцию в море, под водой, прямо на столе кают-компании.
Аппендицит, как назло, оказался запущенным, с множеством спаек, и Егорыч очень волновался. Помогали ему за отсутствием медперсонала матросы, старшины и офицеры экипажа, или, как он их потом окрестил, — «братья милосердия». Они старательно выполняли его приказания и вздрагивали при коротких: «тампон», «пинцет», боясь перепутать или не вовремя подать то, что нужно.
Весь экипаж участвовал в операции: электрики дали питание на рефлекторы, турбинисты обеспечивали плавный ход, лучший горизонтальщик соединения боцман Харьковенко застыл у рулей, удерживая лодку на ровном киле, электрик аккуратно снимал марлечкой капли пота со лба доктора. Все, как один, верили в него, и он чувствовал это. Молодой лейтенант в этот момент был главным на корабле, — он сражался за жизнь товарища…
— Ну ладно, Иван, ты досмеивай эту петрушку, — заканчивает уже известную нам сцену с коком Егорыч. — А мне некогда. Пойду по отсекам.
Он исчезает в каюте и через минуту появляется вновь, прижимая к себе левой рукой небольшой никелированный бачок с разведенным спиртом и марлевыми салфеточками. Повернув рычаг кремальерного замка, он правой рукой и плечом надавливает на тяжелую круглую дверцу на переборке и, отодвинув ее, ловко, буквально сложившись вдвое, преодолевает высокий порог и скрывается в кормовом отсеке.
— Добрый день, орлы боевые, — приветствует он подводников. — Пора прочистить поры, тело должно дышать! Налетай, подешевело!
При этом он раздает салфеточки, пропитанные спиртом, и подводники добросовестно протирают лицо, шею, руки, выбрасывая использованные марлечки в специальный бачок.
— А внутрь нельзя маленько? — интересуется матрос, могучий парень из донецких шахтеров. — Что-то у меня шкворчит внутри, видать, еще уголечек не выветрился.
— Можно, — неожиданно соглашается Егорыч. — Заходите ко мне в каюту, у меня там хороший ерш есть, так прочищу, что внутри блестеть будет.
— Э, нет, — идет на попятную бывший шахтер. — Этот вариант нам не подходит.
— Стоп! Ну покажите руки, что это у вас за ссадина?
— Это-то? — небрежно кивает трюмный на красное пятно выше локтя. — Так, зацепил малость, когда в люк нырял при срочном погружении. Да вы не волнуйтесь, товарищ майор, ерунда, о чем речь?
— Ерунда, говоришь?
Улыбки как ни бывало. Егорыч перехватывает моряка за руку и внимательно осматривает пятно.
— Значит, так, немедленно ко мне, обработаем, перевяжем. Впредь, — оборачивается ко всем, находящимся в отсеке, — не советую скрывать такие болячки. Из-за них иногда получаются пренеприятные истории.
— Товарищ майор, — обращается к Егорычу молодой матрос Сергей Пермикин. — Почему так несправедливо? Вот мы все, имею в виду экипаж подводной лодки, разбиты на боевые смены. У каждого есть время и на вахте постоять, и специальностью заняться, и отдохнуть. А вот вы — односменку тянете. Подмены-то нет?
Вообще-то насчет докторской односменки подводники обычно шутят. Считают, что моряки народ крепкий и доктору, в принципе, просто нечего делать. Спи и книги читай. Ну, конечно, и пробу на камбузе снять надо, работка, как говорят, «не бей лежачего». Но нет, в голосе Пермикина нет насмешки, тон сочувственный. Егорыч отвечает серьезно:
— Я, Пермикин, думаю, что самая моя ответственная задача — создать обстановку, когда врачу нечего будет делать как специалисту. Это значит — экипаж здоров, и любое задание будет выполнено. Разве не так?
— Конечно, — соглашается Сергей. — Я тоже за профилактику, это куда приятнее, чем болеть.
В рамках медицинской службы на корабле Егорычу тесно. Уж как-то получилось так, что именно он вот уже третий год секретарь партийного бюро подводной лодки, руководитель группы политических занятий у старшин, член спортивного комитета корабля, слушатель университета марксизма-ленинизма. Он — зачинатель и непременный участник большинства мероприятий, проводимых в экипаже.
Что касается непосредственных обязанностей по службе, то вроде бы нагрузка, действительно, не велика. Но и не так мала, как может показаться несведущему человеку.
— После трех лет службы на подводной лодке, — заявил мне как-то один из штабных работников, — врача можно списывать в «обоз», как дисквалифицировавшегося.
Я возразил, сказав, что врач не только лечит больных, он еще и первый психолог на корабле, а психологическая подготовка сейчас, когда подводные лодки находятся иной раз месяцами в море без всплытия, — задача наиважнейшая.
— Это врачи-то психологи? — ехидно усмехнулся он. — Да вот возьмите хотя бы Рафина. Примитивный человек.
Я не знал Рафина, но за Егорыча и его коллег стало обидно.
— Примитивные люди есть везде. Речь не о них. Если Рафин такой, значит, он просто-напросто — не врач. Потом вы забыли еще о санитарно-гигиеническом состоянии корабля. Ведь это все на плечах врача.
Наш Егорыч — творческий человек. Послушав как-то лекцию о нецелесообразности личному составу заниматься спортом в длительном плавании, он пришел ко мне посоветоваться: «Вы ратуете за спорт. Как же быть?».
Долго мы с ним сидели, изучая руководящие документы по спортивно-массовой работе, и пришли к выводу, что, несмотря на некоторые убедительные доводы лектора, были у него и элементы перестраховки. Правда, мы вспомнили случай с командиром БЧ-5 Починщиковым. Прекрасный спортсмен, он в походе чувствовал себя неважно, даже жаловался: «Ведь ежедневно упорно занимаюсь спортом. Взял с собой хорошие гантели, эспандер, тружусь в поте лица, а силы не прибавляется. И даже наоборот — слабею. Почему бы это?» Вроде бы наглядное подтверждение мыслей лектора. Но, может быть, истина посередине?
И вот тогда-то Егорыч и предложил давать спортивные нагрузки малыми дозами, но часто: минут по пять, но пять — восемь раз в сутки. Комплекс упражнений мы продумали тщательно, чтобы все мышцы получали нагрузку равномерно. Пришла в голову еще новая идея — подкрепить комплекс оздоровительными сеансами: сначала окатывание забортной морской водичкой в душе, а потом прогревание под кварцевой лампой. Егорыч тут же установил ее в дизельном отсеке и повесил инструкцию, чтобы пользовались лампой умеючи.
— Знаю, не все сразу примут нашу идею, — рассуждал он. — Наверняка появятся три категории людей: как Починщиков (их надо будет удерживать от излишней активности), желающие заниматься по нашему плану и, наконец, совсем не желающие заниматься спортом в походе. За всеми будем вести наблюдение и посмотрим — правы ли мы.
Забегая вперед, скажу, что итог оказался самым отрадным: группа, занимающаяся по нашему графику и повторявшая комплекс: «позанимался — покупался — позагорал» — выглядела свежее всех, и послепоходовое привыкание к суше у нее прошло быстро.
— У вашего доктора определенные задатки ученого-исследователя, — сказал о Егорыче флагманский специалист. — А материал последнего похода — это, можно сказать, готовая диссертация на ученую степень.
Ну, это так — в порядке отступления.
…А Егорыч тем временем обходит отсеки: со всеми поговорит, где надо пошутит, а где и поругает.
— Ты что это, друг, не моешься? — прижимает он трюмного матроса. — Гляди, скоро ракушку с тебя сдирать будем.
— Так ведь некогда, — вяло отбивается моряк. — Вахта, работы всякие, занятия. Сегодня рабочим по камбузу заступаю.
— Ах вот как? Ну тогда тем более — немедленно помыться и перед заступлением на дежурство явиться ко мне.
Но, чувствуя внутреннее сопротивление трюмного, Егорыч сменяет тон и от приказного переходит к мягкому, укоризненному:
— Ведь в коллективе живете, Виталий, как можно так запускать себя?
